Развлечения русских купцов. Частная жизнь русской женщины XVIII века

До 1917 года купцы были излюбленными мишенями газетных фельетонистов и карикатуристов. Кто только не упражнялся в остроумии по адресу и «ваших степенств». Какими же они были в реальности - русские богатеи? Как тратили свои богатства, как развлекались?…

Купеческий клуб

Прежде всего русский купец славился как любитель хорошо покушать. В Москве отличительным признаком Купеческого клуба было стремление всячески подчеркнуть превосходство денежных тузов над теряющей былое значение в государстве столбовой дворянской аристократией.

Купеческий клуб в Москве

Если еще не разорившиеся дворяне предпочитали кухню французскую, то купечество в своем клубе подчеркнуто упирало на старинные русские кушанья: « стерляжья уха; двухаршинные осетры; белуга в рассоле; «банкетная» телятина; белая, как сливки, индюшка, откормленная грецкими орехами; «пополамные» расстегаи из стерляди и налимьих печенок; поросенок с хреном; поросенок с кашей» и многое другое.

Поросята на вторничные обеды в Купеческом клубе покупались за огромную цену у Тестова, такие же, какие он подавал в своем знаменитом трактире. Он откармливал их сам на своей даче, в особых кормушках, в которых ноги поросенка перегораживались решеткой, «чтобы он с жирку не сбрыкнул!» - объяснял Иван Тестов.

Интерьеры Купеческого клуба

Каплуны и пулярки шли из Ростова Ярославского, а телятина «банкетная» - от Троицы, где телят отпаивали цельным молоком... Кроме вин, которых истреблялось море, особенно шампанского, Купеческий клуб славился один на всю Москву квасами и фруктовыми водами, секрет приготовления которых знал только один многолетний эконом клуба - Николай Агафонович.

Француженка за двести тысяч

Ну а после можно было отведать и других земных радостей:

«На обедах играл оркестр Степана Рябова, а пели хоры - то цыганский, то венгерский, чаще же русский от Яра. Последний пользовался особой любовью, и содержательница его, Анна Захаровна, была в почете у гуляющего купечества за то, что умела потрафлять купцу и знала, кому какую певицу порекомендовать; последняя исполняла всякий приказ хозяйки, потому что контракт отдавал певицу в полное распоряжение содержательницы хора».

Впрочем, довольствовались закабаленными певицами по большей части купчишки помельче. Финансовые тузы предпочитали женщин более высокого полета, требовавших огромных расходов. Рекордсменом в этом отношении являлся Николай Рябушинский, которому француженка Фажетт обошлась в двести тысяч рублей, потраченных за два месяца.

За одно только колье с жемчугом и бриллиантами от Фаберже Рябушинский заплатил десять тысяч двести рублей. Стоит напомнить, что тогда плата в пятьдесят копеек за рабочий день считалась хорошей ценой для рабочего.

Но одной француженкой Николай Павлович ограничиваться отнюдь не собирался. Родственники, напуганные безумным размахом трат молодого повесы, добились установления над ним опеки, снять которую ему удалось лишь через несколько лет. И уж теперь-то он развернулся вовсю.

Рябушинский Николай Павлович (1877-1951)

Любопытно, что помимо неистребимой страсти к женщинам Рябушинский оказался, пожалуй, одним из первых российских автолихачей. Его роскошный красный «даймлер» мощностью в 60 лошадиных сил (что по тем временам было последним словом техники) москвичи быстро научились узнавать.

Несколько раз его привлекали к ответственности за нарушение правил новомодной автомобильной езды, а однажды ему пришлось выплатить солидные отступные сбитому пешеходу.

Но основное веселье Николай Рябушинский устраивал на собственной вилле «Черный лебедь» в Петровском парке, где, как взахлеб сплетничали москвичи, «устраивались афинские ночи с голыми актрисами».

Вилла "Черный лебедь" в Петровском парке в Москве, где Николай Рябушинский устраивал вечера для богемы. Фото начала XX века.

Интерьеры виллы "Черный лебедь" до пожара 1915 года. На стенах картины из коллекции Рябушинского, в которой были работы Брейгеля и Пуссена.

Видимо, для того, чтобы эти самые ночи проходили более весело, Рябушинский украсил виллу коллекцией отравленных стрел из Новой Гвинеи.

Дело в том, что путешествуя в юности по экзотическим странам, Николай Павлович побывал у папуасов-людоедов и даже якобы пивал вино из черепа побежденного врага у вождя гостеприимного племени. Правда, злые языки утверждали, что эта история подозрительно напоминает «череп киевского князя Святослава», из которого любили попить крепкие напитки убившие его печенеги.

Как бы там ни было, но количество дам, желающих посетить скандальную виллу «Черный лебедь», не уменьшалось. Страсть к женскому полу Николай Рябушинский сохранил на всю жизнь.

Н. П. Рябушинский. Фото 1940-х.

Уже в глубокой старости, когда ему было за семьдесят, работая в художественной галерее «Эрмитаж» в Монте-Карло, он пережил последний увлечение - к молодой, втрое моложе его, беженке из Германии.

Тигрица и ученая свинья

Страсть к созданию особняков, построенных по принципу подороже и почуднее могла плохо кончится для ее обладателя весьма печально - Арсений Морозов, например, стал общемосковским посмешищем, выстроив дом хорошо известный и нынешним москвичам - здание общества дружбы с зарубежными странами, что напротив кинотеатра « Художественный».

Особняк Арсения Абрамовича Морозова, построенный в 1895-1899 годах архитектором В. А. Мазыриным в испано-мавританском стиле с элементами модерна. С 1959 года — Дом дружбы с народами зарубежным стран.

На вопрос архитектора о том, в каком стиле следует строить дом, Морозов ответил - во всех, денег хватит. Архитектор выполнил указание, всласть повеселив горожан.

Позволить себе такой финансовый размах купцы победнее, разумеется, не могли, поэтому чудили подешевле и примитивнее. Нет денег на поездку в Египет или Новую Гвинею - зато можно “вусмерть” напившись, отправиться из Москвы «охотиться в Африку на крокодилов». Правда, такие поездки обычно заканчивались где-нибудь в Твери, в вокзальном ресторане.

Если купец-миллионер и известный чудак Михаил Хлудов везде появляется только в сопровождении ручной тигрицы - значит, купцы помельче покупают себе ученую свинью клоуна Танти и устраивают ее торжественное поедание. Правда, потом, в отличие от Хлудова, они становятся посмешищем всей Москвы ибо, как выяснилось, хитрый циркач подсунул им хрюшку простую и совершенно необразованную, а «артистку» сохранил в неприкосновенности.

Михаил Алексеевич Хлудов - русский купец и предприниматель

Михаил же Хлудов свою тигрицу предпочитал возить по войнам. Обзавелся он ею во время покорения Средней Азии, где животное получило «боевое» крещение.

От своих русских коллег старались не отставать и их восточные коллеги. Владелец крупнейших бакинских нефтяных промыслов, армянин Александр Манташев очень доступно объяснил, почему он сделал необычайно щедрое пожертвование на строительство армянской церкви именно в Париже – «это город, где я больше всего грешил». Для того, чтобы как следует погрешить, он и ездил туда каждый год.

Александр Иванович Манташев — крупнейший российский нефтяной магнат и филантроп . Был одним из самых богатых людей своего времени.

Его сыновья - Левон и Иосиф, уже прочно обосновавшиеся в Москве, поражали москвичей своими обедами и зваными банкетами. Достаточно сказать, что из Ниццы зимой к этим обедам специально завозились вагоны живых цветов. Но главной страстью братьев были лошади. И для своих любимцев они не жалели буквально ничего, построив настоящие дворцы вместо конюшен - с горячей водой, вентиляцией и душами.

Не желая отставать от моды, Левон стал коллекционировать работы известных художников. Вот только обращался он с ними своеобразно - любил пострелять по полотнам из карманного пистолета. Горячий человек...

От причуд к созданию музеев

К счастью для искусства, другие богатые коллекционеры обращались со своими коллекциями не в пример бережнее. О заслугах в создании отечественных музеев, в развитии наук и искусства, купеческих династий Третьяковых, Морозовых, Щукиных, тех же Рябушинских, Мамонтовых и многих других можно говорить бесконечно.

Алексей Александрович Бахрушин - русский купец, меценат, собиратель театральной старины, создатель частного литературно-театрального музея.

Зачастую увлечение коллекционированием начиналось как обычная купеческая причуда. Создатель знаменитого театрального музея Алексей Бахрушин, например, начал свою деятельность с пари. Поспорил с двоюродным братом, что всего за месяц соберет коллекцию большую и лучшую, чем та, что брат собирал несколько лет.

Пари то он выиграл, но увлекся настолько, что со временем для его жены стало тяжелейшей проблемой получить у него денег для домашнего хозяйства. Рубль, потраченный не на музей, Бахрушин считал потерянным.

Но купеческий темперамент превращал коллекционирование в своего рода состязание, азартную игру, заставляя его обладателей совершать, с точки зрения постороннего, совершенно бессмысленные поступки.

Михаил Абрамович Морозов - купец, предприниматель, коллекционер западноевропейской и русской живописи, скульптуры. Старший сын известного московского купца Абрама Абрамовича Морозова.

Купил, скажем, Михаил Абрамович Морозов 4 картины Гогена всего по 500 франков за каждую. А через несколько лет ему предложили за них уже 30000 франков. Перед такой ценой купец устоять не смог и продал картины. Но на следующий день, посетив картинную галерею, он обнаружил, что картины продаются уже за 50 тысяч.

Увидев, в какую сумму теперь оценена его бывшая собственность, Морозов решился на вторичную покупку. Купить за пятьсот, продать за тридцать тысяч и вновь купить за пятьдесят тысяч - в этом что-то есть.

Так что все было в истории русского купечества - и безумные загулы, и пьяное самодурство,и бесценный вклад в развитие отечественной культуры.

Принято считать, что за всю многовековую историю нашего государства именно Елизаветинская эпоха (1741-1762 гг.) была самой веселой, самой беззаботной, самой праздничной и так далее. В принципе, для этого есть все основания - уж сколько балов-то тогда проводилось, сколько ящиков шампанского было выпито, сколько тканей заморских было израсходовано на пошив нарядов! Вот только развлекалась таким образом лишь узкая прослойка, именуемая знатью. Все же остальные были вынуждены денно и нощно трудиться, дабы господа всегда находились в хорошем расположении духа.

А ежели не понравится чего хозяину, то он-то уж стесняться не будет - отыграется, как следует. Ведь едва ли не каждый помещичий дом тех времен был оборудован самой настоящей камерой пыток. Ну, так Екатерина вторая в своих дневниках писала, а это, согласитесь, источник авторитетный. Пыточные вообще считались самым обычным явлением. Любой молодой барин, занимаясь проектировкой своего дома, заранее учитывал ее наличие. Вот здесь вот гостиная будет находиться, здесь спальня, здесь кабинет, далее кухня, комната прислуги и вот там вот, сразу за овчарней, комната пыток. Все как у людей, что называется.

А как у людей? Жестокость, жестокость и еще раз жестокость. Причем совершенно беспричинная. И одним из самых известных таких примеров является русская помещица Дарья Николаевна Салтыкова. Изначально жизнь ее складывалась вполне обычно: родилась в дворянской семье, вышла замуж за благородного офицера, родила двоих сыновей. Да вот только беда с ней в возрасте 26 лет приключилась - овдовела. Горевать долго не стала, но этот-то и понятно - баба ведь еще молодая. Решила чем-то себя занять, и вот незадача - под руки попались только розги, а на глаза - одни лишь крепостные. В общем-то, с тех самых пор Дарья Салтыкова превратилась в грозную и безжалостную Салтычиху.

Полное число ее жертв так и осталось неизвестным, но то, что счет шел на сотни, сомнению не подлежит. Наказывала она свою "челядь" за любые провинности, даже за крошечные складочки на выглаженном белье. Причем не жалела она ни мужчин, ни женщин, ни детей. Стариков тоже, стало быть. А что вытворяла-то, что вытворяла. И на мороз выставляла, и кипятком ошпаривала, волосы рвала, уши отрывала. Ну, и чего попроще, вроде ударов головой об стену, тоже не чуралась.

А однажды, прознала она, что кто-то повадился охотиться в ее лесу. Мигом приказала изловить и заточить для дальнейших "забав". Как оказалось, этим незваным охотником оказался еще один помещик, Николай Тютчев, будущий дед великого русского поэта Федора Ивановича. И изловить его Салтычиха не смогла, ибо Тютчев и сам был не менее жестоким тираном. Более того, между ними даже завязались любовные отношения. Вот так-то, притягиваются не только противоположности. Дело едва ли до свадьбы не дошло, однако в последний момент Тютчев все же опомнился и быстро сосватался к какой-то молодой девице. Дарья же Николаевна, само собой, пришла в ярость и приказала своим крестьянам убить молодоженов. Те, слава богу, ослушались. А потом к власти пришла Екатерина II, которая едва ли не первым делом лишила Салтыкову дворянского титула и заточила ее в подземелье на пожизненный срок. Проведя три года в заточении, Салтычиха умерла. Это случилось в 1801 году.

Так и закончилась история одной из самых известных серийных убийц в истории Российской Империи. Увы, но на этом не закончился дворянский произвол, потому что та же Екатерина, хоть и устроила показательный процесс над Салтыковой, в последствии еще больше развязала руки дворянам и еще больше усугубила положение крепостных.

Жизнь провинциальных дворянок, протекавшая вда­ли от крупных городов, имела немало точек соприкоснове­ния с жизнью крестьян и сохраняла ряд традиционных черт, поскольку была ориентирована на семью и заботу о детях.

Если день предполагал­ся обычный, будний и в доме не было гостей, то и утренняя еда подавалась простая. К завтраку подавали горячее молоко, чай из смородинного листа, «кашу из сливок», «кофе, чай, яйца, хлеб с маслом и мед». Дети ели «прежде обеда старших за час или за два», за едой «присутствовала одна из няней».

После завтрака дети садились за уроки, а для хозяйки име­ния все утренние и дневные часы проходили в нескончаемых хозяйственных хлопотах. Их бывало особенно много, когда хозяйка не имела мужа или помощника в лице сына и выну­ждена была сама главенствовать.

Семей, в которых с раннего утра «матушка была заня­та работою - хозяйством, делами имения… а отец - служ­бою», было в России XVIII - начала XIX в. предостаточ­но. О том говорит частная переписка. В жене-хозяйке ощущали помощницу, которая должна была «управлять домом самовластно или, лучше, самовольно» (Г. С.Винский). «Каждый знал свое дело и исполнял его рачитель­но», если рачительной была хозяйка. Число дворовых, нахо­дящихся под управлением помещицы, иной раз было очень велико. По словам иностранцев, в богатой помещичьей усадьбе бывало от 400 до 800 человек дворовых. «Теперь и самой-то не верится, куда такое множество народа дер­жать, а тогда так было принято», - удивлялась, вспоми­ная свое детство, пришедшееся на рубеж XVIII–XIX вв., Е. П.Янькова.

Жизнь дворянки в своем имении протекала монотон­но и неторопливо. Утренние дела (летом - в «плодовитом саду», в поле, в другие времена года - по дому) завершал сравнительно ранний обед, затем следовал дневной сон - распорядок дня, немыслимый для горожанки! Летом в жар­кие дни «часу в пятом пополудни» (после сна) ходили купать­ся, а вечером, после ужина (который «был даже поплотнее, так как было не так жарко»), «прохлаждались» на крыльце, «отпустя детей на покой».
Главное, что разноображивало эту монотонность, - «тор­жества и увеселения», случавшиеся во время частых наездов гостей.

Помимо разговоров, формой совместного проведения досуга провинциальных помещиц были игры, прежде все­го карточные. Хозяйки поместий - подобно старой графи­не в «Пиковой даме» - любили это занятие.

Переехавшие со временем в город и ставшие столичными жительницами провинциальные барыни и их дочки оцени­вали свою жизнь в усадьбе как «довольно пошлую», но пока они жили там - им так не казалось. То, что в городе было недопустимо и предосудительно, в деревне казалось возмож­ным и приличным: сельские помещицы могли «не выходить целыми днями из халата», не делали модных замысловатых причесок, «ужинали в 8 часов вечера», когда у многих горо­жан, «было время полдничать», и т.п.

Если образ жизни провиницальных барышень и помещиц был не слишком скован этикетными нормами и предполагал свободу индивиуальных прихотей, то повседневный быт сто­личных дворянок был предопределен общепринятыми нор­мами. Светские дамы, жившие в XVIII - начале XIX в. в сто­лице или в крупном российском городе, вели жизнь, лишь отчасти похожую на образ жизни жительниц усадеб и уж тем более не похожую на жизнь крестьянскую.

День горожанки привилегированного сословия начинал­ся несколько, а иногда и гораздо позднее, чем у провинци­альных помещиц. Петербург (столица!) требовал большего соблюдения этикетно-временных правил и распорядка дня; в Москве же, как отмечала В. Н. Головина, сравнивая жизнь в ней со столичной, «образ жизни (был) простой и нестеснительный, без малейшего этикета» и должен был, по ее мнению «понравиться всякому»: собственно жизнь города начиналась «в 9 часов вечера», когда все «дома оказывались открыты», а «утро и день можно (было) проводить, как угод­но».

Утро и день у большинства дворянок в городах проходи­ли «на людях», в обмене новостями о знакомых и приятель­ницах. Поэтому, в отличие от сельских помещиц, горожанки начинали с макияжа: «С утра мы румянились слегка, чтобы не слишком было красно лицо…» После утреннего туалета и довольно легкого завтрака (например, «из фрукт, просто­кваши и отличнаго кофе-мокка») наступал черед раздумьям о наряде: даже в обычный день дворянка в городе не могла позволить себе небрежность в одежде, туфли «без коблуков» (пока не пришла мода на ампирную простоту и тапочки вме­сто туфель), отстутвие прически. М. М. Щербатов упомянул с издевкой, что иные «младые женщины», сделав причес­ку к какому-либо долгожданному празднику «принуждены были до дня выезду сидя спать, чтобы не испортить убор». И хотя, по словам англичанки леди Рондо, русские мужчи­ны того времени смотрели «на женщин лишь как на забав­ные и хорошенькие игрушки, способные развлечь», сами женщины нередко тонко понимали возможности и преде­лы собственной власти над мужчинами, связанной с удачно подобранным костюмом или украшением.

Умению «вписывать» себя в обстановку, вести беседу на равных с любым человеком от члена императорской семьи до простолюдина аристократок специально учили с мла­дых ногтей («Ея разговор может нравиться и принцессе, и жене торговца, и каждая из них будет удовлетворена бесе­дою»). Общаться приходилось ежедневно и помногу. Оце­нивая женский характер и «добродетели», многие мемуари­сты не случайно выделяли способности описываемых ими женщин быть приятными собеседницами. Разговоры были для горожанок главным средством обмена информацией и заполняли у многих большую часть дня.

В отличие от провинциально-сельского, городской образ жизни требовал соблюдения этикетных правил (иногда - до чопорности) - и одновременно, по контрасту, допускал ори­гинальность, индивидуальность женских характеров и пове­дения, возможность самореализации женщины не толь­ко в кругу семьи и не только в роли жены или матери, но и фрейлины, придворной или даже статс-дамы.

Большинство женщин, мечтавших выглядеть «светски­ми львицами», «имея титулы, богатство, знатность, льну­ли ко двору, подвергая себя унижениям», лишь бы «добить­ся снисходительного взгляда» сильных мира сего, - и в том видели не только «резон» к посещению публичных зрелищ и празднеств, но и свою жизненную цель. Матери молодень­ких девушек, понимавшие, какую роль могут сыграть в судь­бе дочерей удачно выбранные любовники из числа прибли­женных ко двору аристократов, не гнушалсь и сами вступать в необременительные интимные связи, и «бросать» доче­рей «в объятия» тех, кто был в фаворе. В сельской провин­ции такая модель поведения для дворянки была немысли­ма, но в городе, особенно столичном, все это превращалось в норму.

Но отнюдь не такие сугубо женские «посиделки» делали погоду в светской жизни столиц. Горожанки купеческого и мещанского сословий старались подражать аристократкам, но общий уровень образованности и духовных запросов был в их среде ниже. Богатые купцы почитали за счастье выдать дочь за «благородного» или самому породниться с дворян­ской семьей, однако встретить дворянку в купеческой сре­де было в XVIII - начале XIX в. такой же редкостью, как и купчиху в дворянской.

Вся купеческая семья, в отличие от дворянской, вставала с рассветом - «очень рано, часа в 4, зимою в 6». После чая и довольно плотного завтрака (в купеческой и шире - город­ской среде стало принято «кушать чай» на завтрак и вооб­ще подолгу чаевничать) хозяин семьи и помогавшие ему взрослые сыновья уходили в торг; в среде мелких торговцев вместе с главой семьи в лавке или на базаре нередко хлопо­тала жена. Многие купцы видели в жене «умную подругу, чей совет дорог, чьего совета надо спросить и чьему сове­ту нередко следуют». Основной повседневной обязанно­стью женщин из купеческих и мещанских семей были дела домашние. Если у семьи были средства для найма прислуги, то наиболее тяжелые виды повседневных работ выполнялись приходящими или живущими в доме служанками. «Челядинцы, как везде, составляли домашний скот; приближен­ные… имели лучшее одеяние и содержание, другие… - одно нужное, и то бережливо». Зажиточное купечество могло себе позволить содержать целый штат домашних помощниц, и по утрам от хозяйки дома получали распоряжения экономка и горничные, няньки и дворничихи, девушки, взятые в дом для шитья, штопки, починок и уборки, прачки и кухарки, над которыми хозяйки «царили, управляя каждой с одина­ковой бдительностью».

Сами мещанки и купчихи были, как правило, обремене­ны массой повседневных обязанностей по организации жиз­ни дома (а каждую пятую семью в среднем русском городе возглавляла мать-вдова). Между тем их дочки вели празд­ный образ жизни («как избалованные барчата»). Его отли­чали монотонность и скука, особенно в провинциальных городах. Редкая из купеческих дочек была хорошо обучена грамоте и интересовалась литературой («…наука была стра­шилищем», - иронизировал Н.Вишняков, рассказывая о молодости своих родителей в начале XIX в.), если только замужество не вводило ее в круг образованного дворянства.

Самым распространенным видом женского досуга в мещанских и купеческих семьях было рукоделие. Чаще всего вышивали, плели кружева, вязали крючком и на спи­цах. Характер рукоделия и его практическое значение опре­делялись материальными возможностями семьи: девушки из бедного и среднего купечества сами готовили себе приданое; для богатых рукоделие было больше развлечением. С рабо­той сочетали беседу, для которой сходились специально: летом у дома, в саду (на даче), зимой - в гостиной, а у кого ее не было - на кухне. Главными темами бесед у купеческих дочек и их мамаш были не новинки литературы и искусства (как у дворянок), а житейские новости - достоинства тех или иных женихов, приданое, моды, события в городе. Стар­шее поколение, в том числе матери семейств, развлекалось игрою в карты и в лото. Пение и музицирование были менее популярны в мещанских и купеческих семьях: ими занима­лись напоказ, чтобы подчеркнуть свое «благородство», ино­гда в домах провинциального мещанства даже ставились спектакли.

Одной из самых популярных форм развлечения в третьем сословии было гостеванье. В семьях «очень состоятельных» купцов «жили широко и много принимали». Совместное застолье мужчин и женщин, появившееся во времена пет­ровских ассамблей, к концу столетия из исключения (ранее женщины присутствовали только на свадебных пирах) пре­вратилось в норму.

Между повседневным бытом среднего и мелкого купече­ства и крестьянства было больше общего, нежели различий.

Для большинства крестьянок - как показали многочислен­ные исследования русского крестьянского быта, ведущие­ся уже почти два века, - дом и семья были коренными понятиями их бытия, «лада». Крестьяне составляли большую часть негородского населения, преобладавшего (87 процен­тов) в Российской империи XVIII - начала XIX в. Мужчи­ны и женщины составляли в крестьянских семьях пример­но равные доли.

Будни сельских жительниц - а они неоднократно опи­сывались в исторической и этнографической литературе XIX-XX вв. - оставались нелегкими. Их заполняла рабо­та, равная по тяжести с мужской, так как заметного разграни­чения мужских и женских работ в деревне не было. Весной, помимо участия в посевной и забот на огороде, женщины обычно ткали и белили холсты. Летом - «страдовали» в поле (косили, ворошили, стоговали, скирдовали сено, вязали сно­пы и молотили их цепами), отжимали масло, рвали и тре­пали лен, коноплю, неводили рыбу, выхаживали приплод (телят, поросят), не считая повседневного труда на скотном дворе (вывоза навоза, лечения, кормления и дойки). Осень - пора продовольственных заготовок - была также временем, когда женщины-крестьянки мяли и чесали шерсть, утепля­ли скотные дворы. Зимой сельские жительницы «трудолюбствовали» дома, готовя одежду для всей семьи, вязали чул­ки и носки, сети, кушаки, плели подхомутники для сбруи, вышивали и изготовляли кружева и другие украшения для праздничных нарядов и сами наряды.

К этому добавлялись ежедневные и особенно суббот­ние уборки, когда в избах мыли полы и лавки, а стены, потолки и полати скребли ножами: «Дом вести - не кры­лом мести».

Крестьянки спали летом по три-четыре часа в сутки, изне­могая от перегрузок (надсады) и страдая от болезней. Яркие описания курных изб и антисанитарных условий в них мож­но найти в донесении московского уездного предводителя дворянства по вотчинам Шереметевых. Самой распростра­ненной болезнью была лихорадка (горячка), обусловлен­ная проживанием в курных избах, где вечером и ночью было жарко, а утром холодно.

Тяжесть труда земледельца заставляла российских кре­стьян жить неразделенными, многопоколенными семья­ми, которые постоянно регенерировались и были исклю­чительно устойчивыми. В таких семьях «на подхвате» была не одна, а несколько женщин: мать, сестры, жены старших братьев, ино­гда - тетки и племянницы. Отношения нескольких «хозяек» под одной крышей не всегда бывали безоблачными; в повсе­дневных дрязгах было немало «зависти, злословия, бранчливости и вражды», отчего, как полагали этнографы и истори­ки XIX в., «разстраивались лучшие семейства и подавались случаи к разорительным разделам» (общего имущества). В действительности причинами семейных разделов могли быть не только эмоционально-психологические факторы, но и социальные (стремление избежать рекрутчины: жену с детьми без кормильца не оставляли, а из неразделенной семьи нескольких здоровых мужчин могли «забрить» в сол­даты, невзирая на их «семьистость»; по указу 1744 г. в слу­чае, если кормильца забирали из семьи в рекруты, жена его становилась «от помещика свободной», однако же дети оста­вались в крепостном состоянии). Были и материальные льготы (возможность повысить имущественный статус при отдельном проживании).

Семейные разделы стали распространенным явлением уже в XIX в., а в рассматриваемое нами время оставались еще достаточно редкими. Напротив, многопоколенные и брат­ские семьи были весьма типичным явлением. От женщин в них ожидалось - несмотря ни на что - умение ладить друг с другом и совместно вести дом.

Большое, и даже более значительное, чем в повседнев­ном быту привилегированных сословий, имели во многопо­коленных крестьянских семьях бабушки, которым, кстати сказать, в те времена часто было едва за тридцать. Бабуш­ки - если не были стары и хворы - «на равных» участвовали в домашних делах, которые в силу их трудоемкости предста­вительницы разных поколений часто делали вместе: стряпа­ли, мыли полы, бучили (мочили в щелоке, кипятили или парили в чугунах с золой) одежду. Менее трудоемкие обязан­ности строго распределялись между старшей женщиной-хо­зяйкой и ее дочерьми, невестками, снохами. Жили относи­тельно дружно, если большак (глава семьи) и большуха (как правило, его жена; впрочем, большухой могла быть и вдовая мать большака) относились ко всем одинаково. Семейный совет состоял из взрослых мужчин, но большуха принимала в нем участие. Кроме того, она заправляла всем в доме, ходи­ла на базар, выделяла продукты для повседневного и празд­ничного стола. Ей помогала старшая сноха или все снохи по очереди.

Самой незавидной была доля младших снох или невесток: «Работать - что заставят, а есть - что поставят». Невестки должны были следить за тем, чтобы в доме все время были вода и дрова; по субботам - носили воду и охапки дров для бани, топили особую печь, находясь в едком дыму, готови­ли веники. Младшая сноха или невестка помогала парить­ся старшим женщинам - стегала их веником, обливала рас­паренных холодной водой, готовила и подавала после бани горячие травяные или смородинные отвары («чай») - «зара­батывала себе на хлеб».

Разведение огня, прогревание русской печи, ежеднев­ная стряпня на всю семью требовали от хозяек ловкости, умения и физической силы. Ели в крестьянских семьях из одной большой посудины - чугунка или миски, которые ухватом ставились в печь и им же вынимались из нее: юной и слабой здоровьем невестке с таким делом было непросто управиться.

Стар­шие женщины в семье придирчиво проверяли соблюдение молодухами традиционных способов выпечки и варки. Вся­кие новшества встречались враждебно или отвергались. Но и молодухи не всегда с покорностью сносили излишние при­тязания со стороны родственников мужа. Они отстаивали свои права на сносную жизнь: жаловались, убегали из дому, прибегали к «колдовству».

В осенне-зимний период все женщины в крестьянском доме пряли и ткали на нужды семьи. Когда темнело, усажи­вались вокруг у огня, продолжая разговаривать и работать («сумерешничали»). И если другие домашние работы пада­ли в основном на замужних женщин, то прядение, шитье, починка и штопка одежды традиционно считались занятия­ми девичьими. Подчас матери не выпускали дочерей из дому на посиделки без «работы», заставляя брать с собой вязание, пряжу или нитки для размотки.

Несмотря на всю тяжесть повседневной жизни крестья­нок, в ней находилось место не только будням, но и празд­никам - календарным, трудовым, храмовым, семейным.
Крестьянские девушки, да и молодые замужние женщины нередко участвовали в вечерних гуляньях, посиделках, хоро­водах и подвижных играх, где ценилась быстрота реакции. «Считалось большим срамом», если участница долго водила в игре, где надо было обогнать соперницу. Поздним вечером или в ненастье подружки-крестьянки (отдельно - замужние, отдельно - «невестящиеся») собирались у кого-нибудь дома, чередуя работу с развлечениями.

В деревенской среде больше, чем в какой-либо другой, соблюдались обычаи, выработанные поколениями. Русские крестьянки XVIII - начала XIX в. оставались их главными хранительницами. Новшества в образе жизни и этических нормах, затронувшие привилегированные слои населения, особенно в городах, оказали очень слабое влияние на повсе­дневный быт представительниц большей части населения Российской империи.

Код для вставки на сайт или в блог.

Современные люди так быстро привыкли к различным благам цивилизации, что сейчас трудно себе представить, как раньше без них обходились. О том, какие проблемы со здоровьем и гигиеной возникали у людей эпохи Средневековья, широко известно. Но самое удивительное то, что эти проблемы оставались актуальными для женщин Европы вплоть до середины XIX века! Всего полтора столетия назад менструация считалась болезнью, во время которой противопоказана умственная деятельность, побороть запах пота было сложной проблемой, а частое мытье половых органов называли причиной бесплодия у женщин.

Критические дни в ту пору и правда были очень критическими. Никаких средств личной гигиены еще не существовало – пользовались кусками ткани, многократного использования. В Англии в викторианскую эпоху считалось, что состояние женщины в этот период ухудшает умственная деятельность, поэтому чтение возбранялось. А американский ученый Эдвард Кларк вообще утверждал, что высшее образование подрывает репродуктивные способности женщин.

Мылись в те времена крайне редко и неохотно. Большинство людей полагало, что горячая вода способствует проникновению инфекций в тело. Немецкому врачу, автору книги «Новое естественное лечение» Фридриху Бильцу в конце XIX в. приходилось уговаривать людей: «Есть люди, которые, по правде говоря, не отваживаются купаться в реке или в ванне, ибо с самого детства никогда не входили в воду. Боязнь эта безосновательна. После пятой или шестой ванны к этому можно привыкнуть».

Чуть лучше обстояло дело с гигиеной полости рта. Зубную пасту стали выпускать итальянские производители в 1700 г., но пользовались ей единицы. Производство зубных щеток началось еще в 1780 г. Англичанин Уильям Аддис во время отбывания тюремного заключения придумал просверлить в кусочке кости отверстия и пропустить через них пучки щетины, закрепив их клеем. Оказавшись на свободе, он занялся производством зубных щеток в промышленных масштабах.

Первую настоящую туалетную бумагу стали производить в Англии только в 1880-х гг. Первый серийный выпуск рулонной туалетной бумаги начался в 1890 году в США. До этих пор в качестве туалетной бумаги использовали подручные средства, в основном газеты. В связи с этим шутили, что Иоганн Гуттенберг был официальным изобретателем печатного станка и неофициальным изобретателем туалетной бумаги.

Прорыв в области личной гигиены произошел в середине XIX в., когда в медицине появилось мнение о взаимосвязи бактерий с инфекционными заболеваниями. Количество бактерий на теле после мытья значительно уменьшалось. Первыми в поддержании чистоты тела добились успехов англичанки: они стали принимать ванну ежедневно с использованием мыла. Но вплоть до начала ХХ в. считалось, что частое мытье половых органов у женщин может привести к бесплодию.

Первый дезодорант появился в 1888 г., до этого борьба с проблемой запаха пота была очень неэффективной. Духи перебивали неприятный запах, но не устраняли его. Первый антиперспирант, который сокращал протоки потовых желез, ликвидируя запах, появился только в 1903 г.

Вплоть до 1920-х гг. удаление волос с тела среди женщин не практиковалось. Волосы мыли с помощью обычного мыла или изготовленного в домашних условиях очищающего средства. Шампунь был изобретен только в конце XIX в. Частой проблемой был педикулез, а боролись со вшами очень радикальными методами – их выводили ртутью, которая на тот момент считалась лекарством от многих болезней.

Во времена Средневековья следить за собой было еще более сложной задачей: